Арабы бьются до последнего палестинца. — Куда делись львы? — Итальянцы так просто не умирают. —Пусть историки строят ракеты. — Коммерция делает людей равными (или неравными, но это отдельный разговор)
Одна из проблем интервенционистов — желание совать нос не в свои дела, «чтобы помочь», — приводит к разрушению некоторых миротворческих механизмов, которые регулируют наше взаимодействие: сочетание сотрудничества и стратегической враждебности. Как мы увидели в первой части пролога, работу над ошибками никто не делает — за чужие ошибки расплачивается кто-то другой.
Я подозреваю, что, если бы ИНИ и их друзья не вмешивались, проблемы вроде израильско-палестинского конфликта давно решились бы—или типа решились бы, но к выгоде обеих сторон, особенно палестинцев. Ко времени выхода этой книги проблема насчитывает семьдесят лет; в одной тесной кухоньке трудится слишком много поваров, и некоторым из них вообще не приходится пробовать собственную стряпню. Я предполагаю, что, если оставлять людей в покое, они, как правило, сами решают все проблемы — из практических соображений.
Люди в реальном мире, те, кто ставит шкуру на кон, не слишком интересуются геополитикой и великими абстрактными принципами: им нужны скорее хлеб на столе, пиво (кое-кто предпочитает безалкогольные ферментированные напитки вроде йогуртов) в холодильнике, хорошая погода, чтобы поехать всей семьей на пикник. А еще они не хотят, чтобы другие люди их унижали. Вообразите всю абсурдность ситуации: арабские страны побуждают палестинцев воевать за их принципы, при этом арабские монархи сидят в устланных коврами безалкогольных дворцах (с холодильниками, набитыми безалкогольными ферментированными напитками вроде йогуртов), а люди, следующие советам монархов, живут в лагерях для беженцев. Если бы палестинцы успокоились в 1947 году, они жили бы сейчас куда лучше. Но арабы хотели вышвырнуть евреев и новых крестоносцев в Средиземноморье; арабская риторика шла от арабских партий, которые за сотни и тысячи миль вещали о «принципах», пока палестинцев переселя
ли — и они жили в палатках. Потом была война 1948 года.
Если бы палестинцы успокоились тогда, ситуация устаканилась бы. Но нет, речь ведь шла о «принципах». Потом была война 1967 года. Теперь палестинцам кажется, что они будут счастливы, если отвоюют территории, потерянные в 1967-м. Потом, в 1993 году, было мирное соглашение в Осло, спущенное сверху. Бюрократические чернила мира не приносят. Тот, кто хочет мира, делает так, чтобы народы торговали друг с другом, как они поступали тысячи лет. В конце концов они вынуждены будут что-то придумать.
Обычно мы склонны к сотрудничеству — если на нашем пути не становится госаппарат. Я предполагаю, что если платить доброхотам из Госдепа за керамику, глиняные горшки и все то, что люди с низким тестостероном делают на выходных, мира на земле будет больше. Более того, эти люди привыкли видеть во всем геополитику: планета поляризована, есть два больших игрока, а не сборище людей с разнообразными интересами. Чтобы досадить России, Госдеп должен длить войну в Сирии бесконечно; на деле он наказывает только сирийцев.
Мир, навязанный сверху, отличается от настоящего: посмотрите на Марокко, Египет и — в какой-то степени — Саудовскую Аравию: во всех этих странах при более-менее откровенно произраильских правительствах (с холодильниками, набитыми безалкогольными ферментированными напитками вроде йогуртов) местное население столь же откровенно ненавидит евреев. Сравните ситуацию с Ираном, население которого — точно прозападное и толерантно к евреям. Однако люди без шкуры на кону, слишком много читавшие о Вестфальском мире (и недостаточно — о сложных системах), все еще настаивают на том, что отношения между народами равны отношениям между правительствами.
МАРС ПРОТИВ САТУРНА
Если вы вообще ничего не понимаете в проблеме (как вашингтонские мудрецы) и не ставите шкуру на кон, все видится сквозь призму геополитики. Для невежественных мудрецов формулы просты: Иран против Саудовской Аравии, США против России, Марс против Сатурна.
Помню, во время Ливанской войны я заметил, что местный конфликт превратился в проблему «Израиль против Ирана». В «Черном лебеде» я писал о военных журналистах, которые приезжали в Ливан, получив всю информацию от других военных журналистов, которые приезжали в Ливан; немудрено, что они жили в параллельном мире, даже не видя настоящих проблем — отсутствие шкуры на кону искажает информацию чудеснейшим образом. Но для нас, жителей Ливана, цель была сделать так, чтобы война кончилась, чтобы мы жили нормальной жизнью и не приносили себя в жертву геополитике. Живых людей интересуют точки соприкосновения и мир, а не конфликты и войны.
Давайте теперь посмотрим на историю, как она есть, в противовес тому, какой ее видят «интеллектуалы» и институции.
КУДА ДЕЛИСЬ ЛЬВЫ?
Сочиняя «Антихрупкость», я провел какое-то время в заповеднике в Южной Африке: до обеда ездил на своего рода сафари, после обеда прилаживал главы книги друг к другу. Я поехал в заповедник, чтобы «посмотреть на львов». За неделю я увидел одного льва, и это было такое крупное событие, что возникла пробка — туристы съезжались из всех соседних гостиниц-кемпингов. Люди кричали «куру» (на языке зулу) так, будто нашли золото. Между тем, совершая ежедневно две неудачные поездки в поисках львов, я видел жирафов, слонов, зебр, кабанов, чернопятых антилоп, еще антилоп, снова антилоп. Все остальные, как и я, искали «куру», а находили мирных животных; парень из ЮАР, машину которого мы встретили посреди саванны после обычного зрелища скучных (и скучающих) зверей, указал пальцем на холм и пошутил: «Слушайте, мы видели двух жирафов и трех антилоп— вон там!»
Оказалось, что я совершил ту же самую ошибку, о которой предупреждаю в этой книге, — спутал сенсацию и эмпирику: по сравнению с условно сотрудничающими животными, хищников — очень и очень мало. Наш лагерь в заповеднике располагался вблизи водопоя, после обеда туда сходились сотни животных разных видов, очевидным образом ладившие друг с другом. Однако из тысячи увиденных мною зверей в памяти остался лишь образ царственно спокойного льва. В разрезе риск-менеджмента, может, и имеет смысл переоценивать роль льва — но интерпретировать схожим образом мировые события нельзя.
Если есть на свете «закон джунглей», по большей части это сотрудничество, плюс несколько когнитивных искажений, обусловленных нашей риск-менеджерской интуицией, которая в других обстоятельствах сбоев не дает. Даже хищники в итоге заключают с жертвами своего рода соглашение.
ИСТОРИЯ, КАКОЙ ОНА ВИДИТСЯ ИЗ РЕАНИМАЦИИ
История — все-таки мирное время с периодами войны, а не война с периодами мира. Проблема в том, что мы, люди, склонны к эвристике доступности и принимаем выдающееся за статистическое. Нам кажется, что событие, которое бросается в глаза и вызывает яркие эмоции, происходит чаще, чем на деле. Все это помогает нам вести себя благоразумно и осторожно в повседневной жизни, добавляя еще один уровень защиты, — но наука от данного эффекта, к сожалению, страдает.
Читая историю международных отношений, вы можете поверить в иллюзию, будто история — это главным образом войны, что государства прежде всего обожают воевать и воюют при любой возможности и что как-то координировать действия двух стран может только «стратегический» альянс против общего врага. Или же объединение под спущенной сверху бюрократической структурой. То, что европейские государства сегодня не воюют, считается заслугой правления словоохотливых бюрократов, свободных от «токсичной мужественности» (свежее патологическое наукообразие в университетах), — а не заслугой американской и советской оккупации.
Нас слишком часто кормят историями войн и куда реже — историями мира. Я как трейдер приучен искать ответ на пер вый вопрос, о котором люди забывают: кто пишет эти книги? Ну как: историки, специалисты по международным отношениям, политологи. Можно ли одурачить таких людей? Будем вежливы и скажем, что они в основном — не физики-ядерщики; эти люди — жертвы структурной предвзятости. Можно сказать, что, несмотря на почти полное отсутствие в исторических книгах пустословия и самоанализа, эмпирически строгий подход в истории международных отношений — птица редкая.
Во-первых, существует проблема излишнего внимания к положительным результатам: данные о прошлом слишком часто анализируют методом via positiva и недостаточно часто — via negativa. Даже в эмпирических науках положительные результаты («это работает») чаще удостаиваются внимания, нежели отрицательные («это не работает»); стоит ли удивляться историкам и специалистам по международным отношениям, которые попадают ровно в ту же ловушку?
Во-вторых, эти самые ученые, не физики-ядерщики, не понимают ключевого математического принципа: они путают яркость с частотой. В течение пяти столетий, предшествовавших объединению Италии, на ее территории предположительно велось «множество войн». Следовательно, настаивают многие ученые, объединение «принесло мир». Однако в Первую мировую войну, в «период стабильности», погибло более 600 тысяч итальянцев — эта цифра почти на порядок выше всех потерь, вместе взятых, за предыдущие 500 лет. Многие «конфликты», возникавшие между странами и городами, разрешались профессиональными солдатами, часто наемными, и население по большей части об этих войнах не знало. Мой опыт говорит, что, ознакомившись с этими фактами, люди неизменно возражают: «Но все равно войн и нестабильности было больше». Это аргумент бизнеса Роберта Рубина: сделки, убыточные изредка, более стабильны, даже если в итоге они рушат всю конструкцию [На эту элементарную, но очень часто совершаемую ошибку — путать частоту с ожиданием (или средней величиной) — я обратил внимание в «Одураченных случайностью». Нетрейдерам сложно понять, что, если банк J. Р. Morgan зарабатывал деньги 251 день из 252 дней, это не обязательно хорошо — и часто может быть сигналом опасности.]
В-третьих, есть проблема репрезентативности: в какой мере описанное соотносится с эмпирическим. Обращающихся к нам историков и спецов по международным отношениям рассказы о конфликтах мотивируют куда больше, чем есте ственное общественное сотрудничество множества различных игроков, не имеющих отношения к институциям: торговцев, брадобреев, врачей, менял, сантехников, проституток и так далее. Мир и коммерция историкам по-своему интересны, но не слишком, — и, хотя французская школа «Анналов» [Школа «Анналов» — историческое направление, основанное Люсьеном Февром и Марком Блоком. Возникло вокруг журнала «Анналы». — Прим, перев.] постулировала, что история есть вся жизнь организма, а не только кошмарные эпизоды войны, поменять образ мышления смежных дисциплин (международные отношения) в значительной степени этой школе не удалось. Даже мне, хотя я все понимаю и сочиняю сейчас эту главу, описания реальной жизни кажутся скучными.
В-четвертых, как мы уже говорили, предпринятое капитаном Марком Уэйзенборном, Паскуалем Кирилло и мной исследование показывает, что рассказы о прошлом перегружены завышенными оценками. Кошмар выпячивается и с каждым новым пересказом становится все кошмарнее.
Журналистика печется о «событиях», а не об отсутствии событий; многие историки и эксперты-политологи превоз носят журналистов за высокие стандарты проверки фактов; эти журналисты позволяют себе чуток сухости, чтобы их принимали всерьез. Однако быть суховатым — еще не значит быть ученым, и «проверка фактов» — еще не эмпирический подход: эксперты упускают из виду отсутствие информации и факты, о которых мы мало что знаем. Русская школа теории вероятностей учит нас, что думать следует в терминах односторонних неравенств: необходимо учитывать и то, о чем данных нет, — отсутствие Черных лебедей в описаниях не означает, что Черных лебедей не было. Описания недостаточны, и эту асимметрию нельзя не отразить в анализе произошедшего. Нашим локомотивом должны стать немые свидетельства. У того, кто читает исторический труд, но не видит контекста событий, возникает такое же искажение восприятия, как и у человека, который читает о жизни Нью-Йорка, увиденной из реанимации больницы Бельвю.
Никогда не забывайте о том, что историки и политологические псевдоэксперты — это отборная кучка людей, черпающих знания из книг, а не из реальности и бизнеса. Это касается и чиновников Госдепа — их набирают не из авантюристов и людей действия, а из учеников тех самых ученых. Давайте без обиняков: потратить кусок жизни на чтение архивов библиотеки Йельского университета — не то занятие, которомус радостью предастся человек без школярского темперамента, вынужденный постоянно выживать, например сборщик долгов, работающий на мафию, или биржевой маклер, торгующий товарами с волатильными ценами. (Если вы этого не понимаете, вы карьерный ученый.)
Возьмем стандартное описание арабов в Испании, турок в пределах Византийской империи или арабов и византийцев. С геополитической точки зрения, все это — ситуации, чреватые войной. Да, все эти люди сражались, но не так, как вам кажется. В соответствующие периоды истории активнее всех были торговцы. Я на своем примере знаю, как живут греческие православные византийского обряда при исламе (впрочем, на безопасном расстоянии от мусульман-суннитов), и своими глазами наблюдал подобное сотрудничество. Когда мы говорим об экономическом сотрудничестве народов, не стоит делать скидку на богословские рассуждения, — до открытия Америки коммерческим центром тяжести был Восток. Выражение «Лучше тюрбан на турке, чем тиара на папе римском!» принадлежит великому дуке Луке Нотарасу, который вел переговоры о мире и дружбе с османами, и повторялось в разные исторические периоды. Его приписывают св. Марку Эфесскому; балканские крестьяне часто выкрикивали этот слоган, чтобы обосновать свое право выступать вместе с турками против католических господ.
Как читатель уже понял, я сам жил в Ливане, когда там бушевала ужасная гражданская война. Если не считать территории в окрестностях Зеленой линии [Зеленая линия — демаркационная линия, разделявшая Бейрут на христианский и мусульманский сектор. — Прим, перев.], эта война была мало похожа на войну. Но те, кто читал о ней в исторических книгах, не поймут, о чем я.
Какие книги читать?
Проблему via negativa это не решит, но для начала — не стоит изучать историю Рима через Цезаря и Помпея, или баланс сил на Пелопоннесе, или дипломатические интриги в Вене; попробуйте вместо этого почитать что-нибудь о повседневной жизни людей, а также о законах и обычаях.
Лет тридцать назад я случайно открыл для себя многотомник «История частной жизни», созданный под руководством Поля Вейна, Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби. С тех пор первый том (Древний Рим) всегда лежит на таком расстоянии от постели, чтобы я мог до него дотянуться. Еще одна книга, представляющая тот же подход, — «Монтайю, окситанская деревня» Эммануэля Ле Руа Ладюри.
Что до нашего любимого, но беспокойного Средиземноморья, добудьте великолепный труд Фернана Броделя Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II». Куда приятнее читать описание Венеции с точки зрения торговли, чем абстрактную геополитическую чушь. После некоторых книг ощущаешь запах пряностей. После открытия работ Дюби, Броделя, Арьеса и прочих я не могу без раздражения читать обычные исторические книги — скажем, об Османской империи, которые фокусируются на султанах. Кажется, историки поголовно взяли на вооружение отвратительный стиль «описательный нон-фикшен» журнала The New Yorker.
Другие книги: «Куртизанки и рыбные котлеты» (Courtesans and Fishcakes) Джеймса Дэвидсона — из нее вы узнаете, почему греки ели хлеб левой рукой; или «Открытие Франции» Грэма Робба — кроме прочего, о том, что в 1914 г. французы почти не говорили по-французски. И много чего еще.
